От «Соборности» к «Церковному вестнику»: на рубеже поколений
- Сергей Валерьевич, давайте начнем разговор с того, что уже стало историей. Вы были главным редактором интернет-журнала «Соборность». И, наверное, еще можно найти людей, которые помнят публикации тех времен…
- Это был красивый и профессиональный проект – многие наши читатели его хорошо помнят, и с благодарностью вспоминают о нем. Так, совершенно неожиданно для меня о «Соборности» недавно вспомнил протоиерей Виктор Потапов, настоятель Иоанно-Предтеченского собора в Вашингтоне (РПЦЗ). Это был прием по случаю большой церковно-культурной программы, которую в конце прошлого года Издательский Совет привез в Америку. Отец Виктор говорил о «Соборности» как одном из самых заметных информационных проектов конца 1990-х годов, посвященных церковному взгляду на церковную жизнь. Девять лет назад мы открыли «Соборность», два года сайт успешно развивался, затем меня пригласили в «Церковный вестник», и «Соборность» была закрыта. Почему его помнят? На нем была собрана хорошая, серьезная, умная церковная публицистика.
- Что самое значительное, на ваш взгляд, удалось сделать во времена «Соборности»?
- Для меня многое остается значимым. В личном плане мне очень дорог тот круг авторов, который сложился в середине 1990-х годов сначала вокруг агентства «Метафразис», потом вокруг журнала «Соборность». После 2001 года наши постоянные авторы очень быстро разошлись на разные проекты. Одни – в академические институты, другие – в церковные структуры. Собраться вновь той командой, которая была в «Соборности» сегодня уже нереально. А это была, на мой взгляд, самая сильная команда не только церковных журналистов, но и экспертов, аналитиков. Многие материалы, которые мы сегодня достаем из архивов и показываем молодым журналистам, выглядят свежо и не потеряли своей актуальности.
Второй момент. В 1998 году мы сделали полноценный интернет-журнал. Не только контент, «архитектура» сайта, рубрикатор, программирование, дизайн – всё выглядело очень убедительно. Это было полноценное СМИ, профессиональное со всех точек зрения.
И третий момент: мы показали разные форматы, в которых церковная журналистика может работать. Сейчас она гораздо более скупа на жанры. Я периодически ловлю себя на мысли, что мне скучно читать православные тексты в Интернете и в печатном виде, потому что они поразительно однообразны. Кажется, что читаешь одного-единственного автора. День за днем, месяц за месяцем, год за годом… И это странно! Сегодня мы испытываем дефицит яркой личной позиции. А у «Соборности» был добрый десяток авторов, которые говорили церковно, но при этом от «от себя». Они создавали очень хорошее многоголосье.
- А не связано ли это, на Ваш взгляд, с изменением атмосферы в Церкви? Может, тогда было больше свободы, как это ни парадоксально?
- Сложный вопрос… Нет, сейчас свободы не меньше. И опыт работы (я семь лет занимаюсь «Церковным вестником»), дает мне право это утверждать. У нас есть возможность обсуждать самые разные темы и события. Так, в одном из последних номеров ЦВ опубликованы материалы большого круглого стола «Конфликты в Церкви» (к сожалению, в сокращенном варианте). Казалось бы, совершенно неполиткорректная тема, которую непонятно, как обсуждать в официальном церковном издании. Непонятно, кто может собраться на такое обсуждение! Но к нам пришли два епископа, пришли сотрудники синодальных отделов, известные, маститые московские протоиереи. И совершенно свободно, в братской атмосфере обсуждали эту проблему. И все говорили, что действительно есть острые проблемы, есть множество примеров некорректных дискуссий и конфликтов. И единственное средство, единственная возможность выйти из этой ситуации, преодолеть ее – это честное обсуждение, открытый разговор. Это первый шаг. Безусловно, есть и другие способы, но этот первый шаг – обсуждать открыто проблемы. Мы призваны к этому, и священноначалие дает нам такую возможность.
Но это стало ясно позднее. Когда протоиерей Владимир Силовьев, председатель Издательского Совета, по благословению Святейшего Патриарха пригласил меня возглавить «Церковный вестник», это был невероятно тяжелый выбор для меня. Наверное, пришлось принять одно из самых сложных решений в жизни.
- Вы боялись переходить в официальное издание?
- Для меня это было трудное решение. Это был переход от журналистики энергичной, журналистики расследований в официальное издание. Я переходил, взяв с собой часть команды «Соборности».
Неожиданной помощью стало изучение истории церковной журналистики. Во второй половине ХIХ века, когда формировалась широкая система церковных СМИ, когда стремительно развивались журналы и появились первые газеты, возникло понимание того, что официальное церковное СМИ (и это вторая половина ХIХ века!) должно состоять из двух частей – из официальной части и неофициальной. В некоторых изданиях даже нумерация у каждой части была своя.
Наш «Церковный вестник» строится сегодня по тому же принципу. Собственно говоря, мы ничего нового не придумали. Мы возродили лучшие традиции церковной журналистики ХIХ века. В неофициальной части нашей газеты мы можем и спорить, и дискутировать. Главное, чтобы у дискуссии был уважительный тон и конструктивный характер. Нас очень интересуют темы, которые необходимы для понимания того, как в контексте современной культуры существует, развивается и сохраняется христианская традиция. На мой взгляд, это очень интересно.
Еще раз: в возможности сочетания официальной и неофициальной частей газеты и проявляется наша свобода.
- Наверное, и это было главной реформой в вашей деятельности на посту редактора «ЦВ»?
- Очень на это надеюсь. Конечно, это было бы невозможно, если бы мы не подняли планку профессионализма. К сожалению, сделано далеко не все из того, что было задумано. И причин тому множество, но в целом я доволен газетой. И если бы я был недоволен, я бы просто не смог работать. Я совершенно искренне говорю, что я удовлетворен тем, как сегодня строится работа в редакции ЦВ и шире – в Издательском Совете.
- А возможно ли сегодня продолжение «Соборности»?
- Круг активных церковных мирян, не такой уж большой. Проходят годы, а он, как ни странно, не растет. Такие проекты, как «Соборность», сегодня невозможны, потому что нет молодых интеллектуалов, оставшихся романтиками. Задачи Церкви растут взрывообразно, и нагрузка на каждого человека возрастает, новых людей мало и они нарасхват.
Ведь нам, когда мы молодыми людьми пришли в Церковь, сказали: «Давайте, пробуйте, делайте!», – и давали возможность действовать. Когда приходили следующие поколения, особенно на рубеже 1990-2000-х годов, вроде бы все, что нужно было делать, так или иначе уже сформировалось. Да, работали где-то недостаточно эффективно, недостаточно активно, не хватало профессионализма. Но, я грубо скажу: начальники уже везде были поставлены. И люди, которые приходили, заведомо шли на вспомогательные должности. Им не давали возможности проявить свою инициативу. И они прекрасно понимали, что их начальники – это тоже молодые люди. Их начальникам не шестьдесят лет, они не скоро уйдут на покой. То есть естественная преемственность поколений была нарушена. В 90-е годы самые активные церковные проекты делались тогдашней молодежью. Им было, скажем, по 25-35 лет. Сейчас им по 40-50 или чуть больше. Но они все еще достаточно энергичны. И молодежь, которая пришла и работала с ними, она в некотором смысле безынициативна, потому что она оказалась однозначно на вторых ролях. И тем самым мы не смогли сформировать самосознание, ответственность за Церковь целого поколения.
Сейчас приходит новая молодежь. Она говорит: «Мы знаем, как все надо делать. Мы знаем, что не сделано. Вы нам не дадите делать? Хорошо. Мы тихонечко, аккуратно, спокойно, не противопоставляя себя Церкви, просто будем делать то, что считаем нужным». Имеется в виду, что сами будут искать средства, формировать какие-то структуры, сами думать, что надо делать. Я вижу ростки этой инициативы. Но последние лет десять у нас многое делалось по инерции. И это отразилось и на церковных СМИ, потому что журналистика – это всегда большой интерес к жизни, всегда инициатива. Тебе должно быть интересно, важно увидеть, осмыслить, понять то, что происходит вокруг. То, что появляется на бумаге, это небольшой фрагмент твоего внутреннего процесса осмысления действительности, поиска своего места в церковной жизни, понимания того, что такое сегодня церковная традиция, церковный авторитет, иерархия, соборность, приходская жизнь. И вот из этого вырастает тот образ Церкви, который может быть интересен.
Об образовании, судах и Церкви
- Могут ли реформы быть частью такого эволюционного процесса?
- Трудно сказать… Сейчас нам важно понять следующее: последние двадцать лет – мы сами задали эту перспективу: двадцать лет после празднования 1000-летия Крещения Руси – мы почти не занимались формированием повестки дня. Мы ситуативно отвечали на возникавшие проблемы. Общественная дискуссия разгорелась – мы начинаем формулировать свои аргументы. Как, например, было в России со школьным курсом «Основы православной культуры». Сначала мы проиграли, затем выиграли, представляя в целом свою позицию гораздо более убедительно, чем противники введения этого курса. Но опять-таки, это движение «по поводу».
- Однако вспомним, что и Вселенские соборы тоже собирались по какому-либо поводу.
- Да, но этот аргумент не повод для самоуспокоения. Социальная реальность сегодня резко изменилась. Стабильное развитие невозможно без формулирования стратегических целей и программ не только на краткосрочную, но и на долгосрочную перспективу. Очень важно найти вопрос, в котором отразится стратегическая перспектива. Например, такой: «Каким должно быть устроение церковной жизни, чтобы мои дети с радостью ходили в храм и в 5 , и в 15, и в 25 лет?» Если мы попытаемся ответить себе на этот вопрос, будет гораздо понятнее, что я должен делать сегодня. Пусть мы не станем заниматься громадными проблемами – национальными или общецерковными. Но есть набор очень простых вопросов, на которые православный человек стремится ответить. И отвечает: иногда вовремя, а иногда слишком поздно или невпопад.
Скажем, накануне 1 сентября возникал вопрос: «Хочу ли я отдать ребенка в православную школу или я хочу, чтобы он учился в хорошей светской школе и одновременно был в хорошем, крепком приходе, где он общается со своими сверстниками и не будет чувствовать себя изолированным?» Это громадный вопрос! Как нам быть? Нам строить отдельную систему православного образования – дошкольного и школьного? Или нам стремиться отдавать детей в светские школы? Или нам оба направления нужно развивать? От ответа очень многое зависит. Известно, что православные гимназии, как и всякая школа, – это инвестирование в будущее. Невозможно сделать из школы коммерческий проект. Это будет катастрофа. И соответственно, если мы говорим, что взяли курс на организацию православных гимназий хотя бы в больших городах, то должны создать для этого фонд или внести финансирование православных гимназий отдельной строкой в общецерковный бюджет. Сейчас этого нет, это фантастика, это невозможно… Но если сегодня такой практики нет, а мы считаем, что школы нам важны, давайте создадим программу, целью которой будет выполнение этой задачи.
Или, например, церковные суды. Да, у нас возрожден церковный суд. В каком смысле он возрожден? Пока создана каноническая база. Возникли церковные документы, которые позволяют возродить церковный суд. Вопрос: сколько лет должно пройти до того момента, когда реально заработают церковные суды? Все говорят очень осторожно: когда церковные суды заработают, тогда и посмотрим. Но мы прекрасно знаем, сколько задач должно быть решено, чтобы церковные суды начали работать. Должна возникнуть школа толкования канонов – фактически новая институция. Потому что уже в дискуссиях начала ХХ века говорили, что каноны можно повернуть в любую сторону. И противники, и сторонники восстановления патриаршества на Поместном соборе 1917-18 года апеллировали к церковным канонам и считали свои аргументы убедительными. Должна возникнуть школа, которая будет сопрягаться с реалиями светского юридического пространства, с государственной законодательной базой. Что мы сделали для этого? Пока практически ничего. Ни для первой задачи, ни для второй. А органы церковного дознания? Какая страшная ответственность лежит на органах, которые ведут следствие по церковно-каноническим делам! Кто этим может заниматься и как? По совместительству, служа на приходе, где ежедневно совершаются литургии, и ты несешь свою череду так, что тебя хватает только на служение в храме, на преподавание в той же православной гимназии, на какие-то епархиальные дела? Я не верю, что такое возможно. Значит, в церковно-следственных органах должны работать особые люди, которые будут получать специальное образование. В условиях отсутствия традиций создать такую структуру – настоящий подвиг. И так далее. У нас очень много стратегических задач и подобных направлений, где мы практически не можем действовать, потому что не сформулирована цель.
И, наконец, очень важный вопрос: как мы понимаем Русскую Православную Церковь? Какой мы ее видим? В Российской империи наименование нашей Поместной Церкви было иным. Она называлась Российской Греко-Кафолической Православной Церковью. Сейчас ее название стало крайне лаконичным. Она называется «просто» Русской. После распада империи национальные чувства многих народов – прибалтийских, белорусского, украинского, татарского, башкирского, мордовского и многих других – оказались взвинчены. Русская Церковь объединяет паству во многих странах. Закономерно возникает вопрос: насколько в этой ситуации адекватно использовать наименование «Русская Православная Церковь»? Не будем забывать, что принцип поместной Церкви не раскрывается в названии «Русская Церковь», а только в названии «Церковь в России и других сопредельных странах». Церковь едина, и ее поместность выражается в том, что она находится на конкретной территории, в конкретном регионе. Например, Православная Церковь в Америке, Православная Церковь в Польше и так далее. Для многих Церквей этот вопрос утратил свою актуальность, но перед Русской он стоит очень остро. К какой Церкви мы принадлежим? Нам в Москве легко принадлежать к Русской Православной Церкви. Но совершенно иная ситуация в отделившихся от империи землях.
- Совершенно иначе это выглядит в Украине!
- Мы должны признать, что есть народы, которые утратили уважительное отношение к России и к русским. Не будем говорить о причинах, отметим факт: уважения и любви уже нет. Крайне важно, чтобы отсутствие уважения к стране не «перекинулось» на Церковь, которая с этой страной ассоциируется. Нам необходимо по-новому увидеть и выразить соединение универсального и национального в жизни Церкви. Я горжусь нашей русской церковной традицией, но мне больно видеть, когда принадлежность к нашей Церкви становится в тягость в силу политических или социокультурных причин. Нам необходимо создать новую «формулу» Русской Православной Церкви, которая объемлет сегодня разные страны и народы. Особо подчеркну: я не призываю к смене наименования. Возможно, в этом нет нужды, но необходимо развернуть дискуссию о новом понимании названия для нашего православного единства. Кстати, прошедший Архиерейский Собор сделал важный шаг в этом направлении – во многих документах «акцент» с России снят. Мы идем к интересной формуле: на первый план выдвигается не Русская Православная Церковь, а Московский Патриархат. Он объединяет поместные Церкви России, Украины, Белоруссии, Молдовы, Прибалтики и других территорий.
Говорить или не говорить?
- Насколько широким на ваш взгляд, должен быть список табу в церковной журналистике?
- Запретов в языческом смысле слова, каким является «табу», у нас нет и быть не может, однако есть этические правила, есть дух и буква Евангелия. В церковной журналистике недопустим переход на личности при обсуждении проблем, подмена обсуждения проблем обсуждением конкретной личности, ее поступков, поведения и так далее. К сожалению, эти болезни у нас есть. В последнее время я склоняюсь к тому, что одной из главных характеристик православного издания, да и журналистики в целом должно быть умение разделять личность и проблему. Ведь даже если человек ошибается и заблуждается, мы все-таки ненавидим грех, а не грешника. И вот это разделение почему-то исчезло сегодня из поля зрения многих пишущих людей. Интернет дает возможность свободно, широко и постоянно высказываться огромному количеству людей. И в каком-то смысле речь уже идет не о принципах журналистики, а о нормах христианской нравственности. Их надо соблюдать. А дальше, на мой взгляд, необходимо иметь в виду несколько критериев. Например, аудиторию. Если это церковная аудитория, мы можем обсуждать сугубо церковные проблемы. Люди церковные могут увидеть остроту наших внутренних переживаний. Но люди нецерковные, если им показать эту дискуссию, скажут по этому поводу лишь общие слова: «Как у вас в Церкви все плохо!», «Мы думали, что только в государстве бардак, а, оказывается, и в Церкви тоже». И возникает разочарование, потому что люди на самом деле не знают реальности. Мы-то прикоснулись ко Христу, к благодатной жизни. И мы хотим, чтобы духовная реальность Церкви воплощалась в жизни в большей степени, чем сегодня. Мы сердцем болеем за это. А люди нецерковные видят во всем этом болтовню, внутренние разборки, дрязги. Мы не должны искушать внешних.
- Но ведь невозможно создать издание только для внутрицерковной аудитории. Значит ли это, что такие проблемы вообще нельзя делать достоянием общественности?
- Во всем нужно знать меру. Эта граница не жесткая, но, тем не менее, она есть. И о ее существовании нужно знать. Это с одной стороны. Если мы говорим о сугубо церковных проблемах, то нужно иметь критерий для того, чтобы различать, на какую тему писать, а на какую нет. Я, например, в таких случаях пытаюсь понять, относится ли проблема к юрисдикции церковного суда (пусть он пока не действует). Если эта проблема очевидно относится к юрисдикции церковного суда, то, она не для церковных СМИ. Если же это однозначно утверждать нельзя, мы можем об этом говорить. Это то, что касается церковного сообщества.
Если говорить о светском сообществе, я думаю, что можно говорить о многих проблемах, но при разговоре с внешними важно соблюдать баланс. Важно, чтобы положительных материалов о Церкви было больше, чем дискуссионных и проблемных. Церковные СМИ, материалы о Церкви должны показывать, что ты можешь прийти в нее, и побуждать человека к тому, чтобы разобраться в себе, своем предназначении, в смысле своей жизни. Дискуссии не должны этому мешать. На мой взгляд, это единственное, что надо иметь в виду.
- Одна из фактически табуированных тем в церковных СМИ, которая не является при этом конфликтной или дискуссионной, это здоровье Предстоятелей Церкви. Не пережиток ли это советской эпохи, когда о болезнях вождей не принято было говорить вслух?
- Я вижу в этом одно из последствий невероятной информационной открытости, в которой сегодня живет не только общество в целом, но и каждый конкретный человек. Степень нашей информационной открытости поражает воображение. Такого в истории никогда не было. Чихнул ли царь, или споткнулся, или подвернул ногу – большинство жителей империи и не знали этого. Такие случаи или забывались, или превращались в анекдоты. Сегодня мы открыты. И жизнь настолько энергична, что она требует освещения поступков первых лиц фактически в режиме реального времени. Церкви предстоит как-то это осмыслить.
- С помощью СМИ можно было бы усилить церковную молитву о Патриархе.
- Да, это так. Но, на мой взгляд, существует странная внутренняя трещина в нашем церковном сознании. Если мы говорим о церковных СМИ, мы считаем, что они должны заниматься, прежде всего, церковно-общественными вопросами. Я сам во многом придерживаюсь этой позиции, но это не значит, что здесь нет исключений. Например, очень трудно писать в общецерковной газете об освящении нового храма. В течение недели в России освящается несколько храмов, чинопоследование при этом совершается одно и то же. На мой взгляд, рассказывать на общецерковном уровне об этом снова и снова так, чтобы это было интересно, практически невозможно. Точно так же, как постоянно рассказывать о красоте литургии. Ты или участвуешь в этом всем своим естеством – и душой, и телом – или нет. А если ты просто смотришь по телевизору или постфактум об этом читаешь, то не можешь в полной мере принять в этом участие. Поэтому о богослужении мы пишем очень ограниченно или очень формально. Но это не значит, что молитвенная жизнь и церковная журналистика не пересекаются. Нужно искать новые формы. Думаю, если мы научимся побуждать к молитве, то это разумный максимум.
Здесь возможны разные подходы. Скажем, должна возникнуть правильная, спокойная, ориентированная на массовую аудиторию богословская публицистика. Она «точечно» существует, регулярно появляются материалы, которые можно было бы отнести к этому жанру, но все-таки их еще очень мало. С другой стороны, должна возникать система информирования. Было бы очень правильно, если бы заранее, на местном телевидении говорилось, что в таком-то храме будет престольный праздник. Люди живут сейчас очень быстро, очень суетливо, а телевидение работает по факту: утром был престольный праздник – вечером показали сюжет. И я знаю, что есть много людей, которые хватаются за голову и говорят: «Если бы нам за пару дней сказали, что послезавтра – день памяти вмч. Пантелеимона или Преображение, мы бы как-то подготовились, собрались бы, настроились и пришли в храм». А им говорят постфактум – сегодня утром было… Ну, было. Ну и что? Очень важно изменить эту ситуацию, давать анонсы. Священник мог бы очень кратко, спокойно, без длинной проповеди, по-доброму в какой-то межпрограммке в течение буквально 10 секунд сказать: «Приходите завтра в храм. Будет большой праздник. Завтра всенощная, а послезавтра – литургия. Давайте приготовимся, придем и помолимся вместе». Приглашение в храм должно постоянно звучать в церковных СМИ.
Настоящее и будущее церковных СМИ
- В начале беседы вы упомянули о поразительной скудости жанров церковной журналистики сегодня. А какие жанры хотелось бы вам видеть?
- Я считаю, что у нас есть великолепный жанр, исконно христианский жанр – очерк. Сложный, трудный жанр. Но нужно стараться писать. Если ты настоящий журналист, если ты себя считаешь профессионалом, то хотя бы один очерк в год должен написать. Хотя бы десять очерков за свою жизнь. Это не много, на самом деле. Это подъемно. Просто себя нужно настроить. Безусловно, жанр сложный, не для всех. Но, если об этом не думать, никто писать не будет. А если все будут пробовать, у некоторых получится хорошо.
Практически нет интересных репортажей. Я бы сказал, что, на мой взгляд, фактически только один человек, насколько я знаю, постоянно пишет увлекательные репортажи. Это Юлия Зайцева из агентства «Благовест-инфо». Очерки, кстати, на мой взгляд, были неплохие в сыктывкарской газете «Вера-Эском». К сожалению, эта газета, которая называет себя «газетой Севера России», не получила широкого распространения за пределами наших северных епархий. А я считаю, что важным событием для нашего церковного журналистского сообщества было бы издание дайджеста из лучших очерков этой газеты.
Как правило, плохо пишутся новости. Совершенно неформатно, совершенно неинтересно. Очень редко новость написана так, что ты ее дочитываешь до конца, а не смотришь первый и последний абзац. С интервью дело обстоит немного лучше. Есть хорошие интервью. Но я бы сказал, что сегодня это не самый сложный и даже не самый интересный жанр. Но интересные вариации возможны. Мы в одном из последних номеров «Церковного вестника» опубликовали не интервью, а беседу, когда поэт, доктор богословия honoris causa Ольга Седакова и игумен Петр (Мещеринов) размышляют о проблемах Церкви и культуры, христианской культуры, христианства в культуре.
- Такой жанр встречался на страницах журнала «Альфа и Омега» несколько лет назад.
- Да, не то чтобы он совсем забыт… Сегодня трудно найти достойных собеседников, владеющих жанром такой беседы, уважающих друг друга и готовых говорить честно.
- Насколько широко в «Церковном вестнике» освещается украинская тема?
- У нас с украинской темой сложно. Потому что мы не можем найти постоянных авторов, которые рассказывали бы о том, что происходит на Украине. Поток новостей существует. Есть украинские авторы, но их больше интересует духовная жизнь, те проблемы, которые характерны и для Украины, и для России, и для Беларуси, и для любой другой страны. И в этих материалах украинская специфика особо не видна. А вот авторов, которые интересно и разумно писали бы о том, что происходит на Украине в церковно-общественной перспективе, мы не можем найти, хотя и ищем. Не просматривается из Москвы украинская церковная жизнь! Выделить главное и второстепенное, понять, о чем стоит написать постфактум, а о чем поразмышлять на перспективу, что относится скорее к политической полемике, а за какими словами стоит тенденция, нам сложно. Я даже скажу честно, мы здесь боимся допустить ошибку, поскольку, как официальное церковное издание, мы права на такую ошибку не имеем. Но мы готовы серьезно говорить об Украине на страницах «Церковного вестника». Ищем партнеров, собеседников и корреспондентов.
- Как светские СМИ в России относятся к церковной проблематике? Насколько широко и насколько корректно она освещается? Я вспоминаю передачу на НТВ «Школа злословия» с отцом Андреем Кураевым, ролик которой выложен на его сайте. Мне кажется, что в Украине невозможны передачи такого рода, с таким отношением ведущих к представителю Церкви. Да, у нас бывают заангажированные публикации в адрес юрисдикции Московского Патриархата со стороны националистически ориентированных кругов. Но это выступления против юрисдикции, но не против христианства и не против православия вообще.
- Эта программа – исключение. Но и она отражает определенное настроение. Часть интеллигенции считает, даже если «религия вообще» – это «хорошо», то Русская Православная Церковь – это «однозначно плохо», «отвратительно». Передача «Школы злословия», которую вы упомянули, это саморазоблачение тех, кто закатывает такие публичные истерики.
Но. За последние годы произошел серьезный перелом в отношении светских СМИ к Церкви. Да, безусловно, много непрофессионализма. Да, постоянно встречаются ляпы и провокации. Не всегда представители Церкви адекватно общаются со СМИ. Но в целом есть понимание, что церковная жизнь должна освещаться во всем ее многообразии. Не только официальные события в Москве, но и то, что относится к «ткани» жизни, должно попадать в поле зрения СМИ. Поэтому я очень обнадежен тем, что в последние два-три года происходит в светской журналистике, есть стремление к качеству. В 90-е годы наблюдалось резкое падение качества медиа-продукта телеканалов и изданий. Была погоня за рейтингом, была установка на то, что вполне нормально быть анти-интеллектуалом, невоспитанным, необразованным человеком, главное – «попадать в формат» и быть энергичным. Изначальная задача журналистики – способствовать дискуссии в обществе, диалогу разных сил внутри общества, не навязывать свою повестку дня, а вести реальный диалог о тех проблемах и задачах, которые есть в обществе как таковом. Начальное понимание социальной ответственности у СМИ уже появилось, но есть, к сожалению, и рецидивы. Сейчас мы переживаем один из страшнейших рецидивов: у нас на государственном канале в конце августа появилось шоу экстрасенсов, которое идет в прямом эфире. Это открытая пропаганда оккультизма в дорогостоящем профессиональном формате, что говорит и о состоянии общества и о том, что российская власть почему-то решила проявить симпатию к оккультизму, ведь иначе на государственном канале не появился бы такой проект. Это и свидетельство о том, что маятник вновь качнулся в сторону интереса к паранормальному, мистическому и оккультному.
- Если мы сегодня сравним церковные печатные издания и интернет-издания, то, на мой взгляд, гораздо больше качественных изданий в Интернете. Значит ли это, что будущее за электронными СМИ и какая, на ваш взгляд, судьба у печатных СМИ в нашей Церкви?
- Интересный вопрос, я задаю его себе очень часто. Я бы сказал так: интернет-СМИ действительно сегодня гораздо более живые и умные. С одной стороны Интернет сегодня читать, безусловно, интереснее, чем печатные издания в целом. С другой стороны, видно, что Интернет-СМИ менее профессиональны. Даже когда они интересны, они полупрофессиональны. И падение профессионализма как тенденция настораживает. Далее, есть большая проблема, связанная с тем, что, по большому счету, Церковь перестает читать. Не только общество, но и Церковь тоже. У священников нет времени читать, а миряне считают, что лучше читать книжки, чем периодику. И получается, что постоянно читает периодику только старшее поколение. И во многом, мне кажется, это проблемы 90-х, посптерестроечного периода, когда нас очень жестко «подсадили» на телевизор. И вот, издания (и церковные, и светские), которые размышляют о жизни, которые пытаются давать не только голые сухие факты, но и формировать тенденции, давать анализ, требуют такого напряжения, на которое современный читатель, в том числе и церковный, практически уже не способен. И я не знаю, что будет происходить. Мой прогноз неутешителен. Печатные церковные издания столкнутся с большими проблемами, плюс для России остро стоит вопрос доставки на большие расстояния, которая стоит очень дорого. Если бы у нас была забота о профессиональном воспитании, образовании церковных журналистов, мы могли бы сделать ставку на региональные издания. Скажем, в Америке социологические исследования показывают, что, когда речь идет о религиозной тематике, то читатель больше доверяет местным изданиям, чем центральным. Это, связано с тем, что сознание человека, принадлежащего к конкретной общине, «завязано» на местную ситуацию. И то, что тебе сказали здесь, на месте, пользуется большим доверием и авторитетом, чем то, что сказано где-то далеко. Но поскольку профессионализма во многих регионах никакого нет, и вообще в России все контакты происходят через столицу, то складывается парадоксальная ситуация. Региональные СМИ не могут донести необходимую информацию до читателей, и центральные СМИ тоже не могут – у каждого свои проблемы, и я не вижу, как их решить сегодня.
- Что бы вы посоветовали молодым православным журналистам, которые пишут сегодня, в частности, для «Православия в Украине»?
- Очень важно, чтобы человек, который пишет о Церкви, имел в своем сознании ясный и убедительный для себя самого образ Церкви. Человек, который находится в начале журналистского пути, должен в себе «выращивать» образ Церкви, формировать его, прояснять. Очень важно, чтобы журналист, даже если он пишет только о локальных проблемах своего города, своей страны, пытался увидеть вселенское измерение Церкви, вселенское измерение Православия. Увидеть, как решаются подобные проблемы в Польше, Америке, Западной Европе, Греции, – это все драгоценные жемчужины в копилку церковного опыта. Журналист должен осмыслять церковную реальность, чтобы представлять ее другим, и обязательно знать, что опасно изобретать велосипед, опасно рассматривать проблемы, которые здесь у нас только возникли, думая, что открываешь неизведанную землю и делаешь первые шаги. Посмотрите вокруг! Или почитайте богословов ХIХ и ХХ века. Окажется, что эти проблемы уже возникали и как-то решались: может быть, неудачно, может быть, не до конца, а может быть, очень удачно. Это умение видеть и анализировать опыт прошлого и настоящего необходим каждому церковному журналисту. Если мы будем замыкаться в своих проблемах и своем регионе, в своей маленькой традиции, мы не сможем участвовать в формировании правильного, здорового церковного сознания. Журналистика мировоззренчески ориентирует и формирует сознание. Об этом никогда нельзя забывать.