Осенью 2014 года к 80-летию Никиты Кривошеина в издательстве «Христианская библиотека» вышла книга его воспоминаний. Про просьбе Никиты Игоревича я написал к ней небольшое предисловие.

Воспоминания Никиты Кривошеина, переводчика-синхрониста, в 1957-60 гг. узника Дубравлага, охватывают тот период истории, о котором мы, казалось бы, знаем вполне достаточно. О России во второй половине ХХ века рассказано, написано и снято очень много... Только помогает ли это нам понять свою страну и свой народ?

Историческую память в начале XXI века формируют свидетельства тех, кто смотрит на жизнь Советской России с фасада и предпочитает не уклоняться от шаблонов и идейных установок советской пропаганды — здесь и тоска по империи, и гордость за успехи, и счастливое детство, и многое-многое... Другие воспоминания, тех, кто «не был, не участвовал, не состоял», сегодня тоже не малочисленны, но они сразу попадают на дальние полки и не составляют реальной альтернативы тому, что воспитывает ностальгию по советскому.

Воспоминания Кривошеина из тех, что сразу будут поставлены на те дальние полки. В образе страны, который читатель увидит в этой книге, нет ни капли сочувствия

к советскому. Никита Игоревич говорит как свидетель и участник событий, которые могут показаться странными, нетипичными. Но здесь необходимо сделать важную оговорку: это только сегодня так кажется. Все современники прекрасно понимали, что аресты, допросы, тюрьмы не были чем-то неожиданным или исключительным. Так жила вся страна не только в 30-е, но и в 40-е, и в 50-е годы.

Все эти десятилетия Советская Россия жила за «железным занавесом», однако в воспоминаниях Никиты Кривошеина тесно переплетаются судьбы тех, кто жил не только в России, но и во Франции. И даже так: кто жил и в России, и во Франции. Его семья оказалась среди обманутых Сталиным эмигрантов, поверивших в возможность вернуться на Родину. Его семья вернулась из Франции в Советский Союз в 1947. Назад во Францию он уехал в 1971. За эти годы и он сам, и его отец узнали, что такое ГУЛАГ.

«Время истекшее придает большую добавочную стоимость любым воспоминаниям о встречах с матерью Марией», — замечает Никита Игоревич, когда говорит о монахине Марии (Скобцовой). Эти же слова можно приложить и ко всем его воспоминаниям. Бережное, трепетное, в чем-то даже «священное», отношение автора к образам прошлого дает читателю возможность увидеть ценность, особенную «добавочную стоимость» тех из них, что хранятся не в папках, коробках или фотоальбомах, а в сокровенной глубине сердца.

В воспоминаниях Никиты Игоревича есть удивительное чувство истории. Несколькими штрихами он тонко очерчивает характер эпохи и делает это убедительно и ярко, как умелый рассказчик. Вереницей проходят образы замечательных русских людей, которых сегодня, увы, уже невозможно встретить. Их имена по большей части забыты, но рассказчик призывает: надо помнить и о них, надо найти для них место в нашем сердце, в нашей памяти. Епископ Василий (Кривошеин), монахиня Мария (Скобцова), протоиерей Андрей Сергиенко, священник Вячеслав Якобс, католический священник Станислав Кишкис, Константин Андроников, Вадим Козовой — множество разных людей проходит перед читателем. Такой калейдоскоп встреч и расставаний, мимолетных впечатлений, как будто бы случайных деталей создает удивительно целостную картину жизни.

Лишь в одном случае автор публикует документы — письма епископа Василия (Кривошеина) в связи с арестом и высылкой из Советского Союза Александра Исаевича Солженицына. В этих письмах, охватывающих короткий период февраля-мая 1974 года, и возмущение позицией митрополита Крутицкого и Коломенского Серафима (Никитина), выражавшего полный «одобрямс» действиям властей, и увещание к митрополиту Антонию (Блуму) не уходить в связи с этим с поста экзарха, и более широкие размышления о «церковном и политическом» в контексте своей эпохи.

Думаю, так говорить могут лишь те, кто изгнал из своей жизни страх. Память — это достояние свободных людей. Тот, кто не свободен, вынужден довольствоваться идеологическими штампами, мифами или долгим молчанием.

Бывая в разных странах, общаясь с самыми разными людьми, я часто слышал одни и те же вопросы: каким был Советский Союз? как в нем жили люди? почему сегодня одни продолжают любить советское прошлое, а другие от него стремятся отвернуться, преодолеть?

Эти вопросы долгое время ставили меня в тупик. Слишком уж разный у нас с собеседниками опыт — культурный, социальный, политический... В двух словах о таком не расскажешь.

Но однажды мне показалось, что я нашёл ключ к ответу на эти вопросы. Я рассказываю простую и понятную историю о том, что значит прожить всю жизнь в страхе и молчании.

Мои бабушки никогда ничего мне не рассказывали ни о своей жизни до октябрьского переворота, ни о своей жизни после. Практически ничего. В годы перестройки, когда я уже был студентом, я задавал эти вопросы, но ответом было как правило молчание или, в лучшем случае, короткие фразы, напоминавшие строки из краткой автобиографии.

Я расстраивался, выжидал, через некоторое время подходил и задавал эти вопросы снова... и бабушки снова молчали. Со временем я понял, что это было намеренное молчание. Они боялись. Но боялись уже не за себя. Они боялись за меня. Боялись, что я узнаю что-то такое о «прошлой жизни» своей семьи, что может помешать моей жизни в будущем. Лучше меньше знать. Молчание было проявлением заботы о слишком любопытном внуке.

Мои собеседники после этого рассказа тоже погружались в молчание. И действительно, трудно себе представить, в какие глубины души проник страх в советское время.

Я мечтаю о том, чтобы у моих детей и их сверстников были такие «общие дедушки», как Никита Игоревич Кривошеин. Они умеют и любят вспоминать прошлое и, глядя детям в глаза, рассказывать о том, какой была Россия в ХХ веке.

Люди, свободные от страха, были редким исключением в Советской России. Их голос в общем хоре свидетельств о послевоенной России звучит тихо и очевидным диссонансом... Но можно сказать и наоборот: хор поёт слишком громко и слишком плохо, но можно услышать отдельные красивые голоса.

Воспоминания Никиты Кривошеина дороги тем, что это взгляд на мир глазами русского европейца. В контексте нынешних общественных дискуссий эти слова звучат странно и, возможно, для кого-то подозрительно. Однако и ширь, и глубина подлинной русской культуры раскрывается только в её соположении с Европой, её историей и культурой, её людьми, а теперь и «её» русскими.

От воспоминаний Никиты Кривошеина веет добротой, смиренным принятием всего того, что пришлось пережить. При чтении меня не покидало чувство глубокой благодарности автору за это мужественное, честное и в то же время доброе и деликатное свидетельство о тех страницах истории России и русского народа, которые пропаганда — и советская, и нынешняя — стремится вычеркнуть из нашей памяти.

Зачем забывать прошлое? Ответ на этот тяжёлый и печальный вопрос прост: за ненадобностью. За нынешней свободной слова скрывается прагматизм, диктующий жёсткое идеологизированное отношение к прошлому. Он может рухнуть лишь тогда, когда прекращается атака в лоб, противопоставление одних аргументов и фактов другим... Так может продолжаться до бесконечности. Из этого порочного круга можно вырваться только через личное свидетельство. И это свидетельство не может быть только на словах. Оно должно быть самой жизнью: страданиями и радостями, утратами и приобретениями, солидарностью и дружеской поддержкой, молитвой и надеждой.

Христианское мироощущение пронизывает и связывает все воспоминания. Венцом жизни, в которой было место радости и печали, надежде и разочарованию, становятся слова примирения — слава Богу за всё. Человеческая память так устроена, что помнить хорошее — это естественно, а плохое естественно забывать. Но помнить следует разное. Только так происходит воспитание души.

В этих воспоминаниях есть завершённость, цельный образ прошлого, которому дана нравственная оценка. Так можно без стыда подводить итог своей жизни. Сохранение исторической памяти — это необходимый труд для вочеловечивания нашей истории. И его невозможно совершить без нравственного усилия, без воспитания души. К этому нас и побуждает чтение воспоминаний Никиты Кривошеина.